Последнее письмо Сони
Мы знаем поименно почти всех погибших на фронтах Великой Отечественной. Но не составлены еще списки тех, кто погиб в оккупированных фашистами городах и селах, тех, кто умер в тылу, работая на износ от непосильной работы на полях колхозов, тех, кто, работая по 12-15 часов в день на фабриках и заводах и получая за свою работу скудный паек, умирал прямо в цехах от хронического недоедания. Мы еще не вспомнили всех тех, кто погиб во времена Холокоста. Пора вспомнить этих людей поименно.
Об этой девочке я узнала от жительницы Мытищ Азы Андреевны Даниловой. Незадолго до своей смерти она рассказала мне о ее подруге детства, погибшей в войну. Ее звали Соня Маловицкая, и была она еврейской национальности. Она, как и Аза Андреевна, жила в те годы в Киеве, их дома стояли рядом на Крещатике. Девочки дружили, были одноклассницами, вместе ходили в школу, гуляли после уроков, делились своими девичьими радостями. Мать Сони умерла, она жила с отцом, другой родни у них не было. Отец Сони был скорняком, выделывал шкуры животных, а Азин папа работал диспетчером на гражданском аэродроме города Браворы.
Киев начали бомбить 22 июня 1941 года, в первый день войны. Но никто тогда и предположить не мог, что война продлится так долго и это будет так страшно. Хотя учебный год уже закончился, девочки побежали в школу, где им объявили, что надо сдать все учебники. Для чего, кому понадобились в то паническое время учебники? Паника была везде. Те, кто побогаче и имел возможность, спешно уезжали, спасая на машинах свое имущество: ковры, мебель. Другие, победнее, уезжали в переполненных поездах, рискуя быть разбомбленными. А кто-то уходил проселочными дорогами, толкая перед собой тележку или детскую коляску со своим скудным скарбом. Но уехать смогли далеко не все. Город полыхал. Немцы вошли в Киев 19 сентября. Оставшиеся жители оказались в оккупированном городе и были фактически оставлены на уничтожение фашистами.
Сейчас, спустя 75 лет после войны, можно уже честно сказать, что среди населения были люди, считавшие благом приход немцев, которые установят настоящий порядок. По воспоминаниям очевидцев, были и такие люди, которые говорили: немцы не любят коммунистов, но я-то не коммунист, они меня не тронут. Действительность оказалась страшнее самых разных прогнозов. Нацисты последовательно уничтожали сначала коммунистов и евреев, затем семьи коммунистов, затем семьи офицеров Красной Армии, цыган и т. д. Это позднее, десятилетия спустя, анализ второй мировой войны показал, что все их действия были заранее продуманы и ставили своей целью уничтожение славянского населения и людей иных национальностей, проживавших на территории СССР.
В городе очень быстро был установлен немецкий «порядок», комендатура имела списки всех проживающих в нем до войны. Началось последовательное уничтожение всех неугодных немецкому «порядку» людей.
Семье Азы удалось выехать из Киева 8 июля. А вот ее подружка Соня с родителями уехать не смогли.
Аза, оказавшись в пока еще не занятом фашистами Воронеже, написала письмо Соне. На удивление пришел ответ. Почта хоть и с перебоями, но работала. И вот это единственное письмо Сони – три пожелтевших от времени странички – берегла Аза Андреевна и думала, кому бы его передать, чтобы сохранить память о Соне. Само письмо – это документ эпохи. Аккуратным детским почерком девочка рассказывает о войне. В нескольких местах оно густо замазано чернилами – это цензура проверяла все письма. Но какие секреты могла сообщить своей закадычной подружке 15-летняя девочка?
Это единственное письмо Сони, как и фотокарточка, подаренная Азе в марте 1941 г., проделало длинный путь. Оно пришло в Воронеж из оккупированного фашистами Киева, затем уехало вместе с Азой в эвакуацию в Среднюю Азию, а после войны оказалось в Подмосковье и сохранилось у Азы Андреевны. Больше ответов от Сони на свои письма она не получала, и только спустя несколько лет после войны оказалась в Киеве, зашла в школу, где они с Соней учились, расспрашивала о ней, но никто ничего не знал. Тетки Азы, которые проживали в войну в Киеве, рассказали, что фашисты арестовывали евреев и приказывали населению сообщать, где они скрываются. Однажды к ним пришла Соня и попросила спрятать ее. Тетки спрятали девочку в каморке под лестницей, и она какое-то время скрывалась там. Но потом фашисты объявили, что будут расстреливать тех, кто укрывает евреев. Старые тетки испугались и попросили Соню уйти и укрыться где-нибудь в другом место, так как боялись, что, если ее найдут у них, их расстреляют. И девочка ушла.
Аза пошла в дом, где жила Соня, но там жили уже другие люди, которые ничего не знали о прежних жильцах. Она расспрашивала знакомых, но ей сказали, что, вероятнее всего, ее подругу расстреляли вместе с тысячами других евреев, и она лежит в страшном Бабьем Яру, где были уничтожены до 200 тысяч киевлян: евреев, военнопленных, заложников. Если бы Соня пережила войну, подруги обязательно нашли бы друг друга.
...Передо мной это трогательное письмо Сони Маловицкой – девочки, которая, как и все дети, мечтала о счастье. Она уже чувствовала свою скорую гибель – красивая Соня, единственной виной которой было то, что по национальности она была еврейка. У меня рука не поднимается выбросить из этого письма хоть одно слово. Прочтите его и представьте состояние этой девочки, обреченной на смерть и понимающей эту обреченность.
«9 сентября 1941 г. Здравствуй, Азочка! Твое письмо я получила еще позавчера, но отвечаю тебе сегодня, потому что не знаю, прибудет ли это письмо. Киев со всех сторон окружен (дальше идут три строки вымаранного цензурой текста). Целый день слышны орудийные залпы. Все со сталинки (видимо, это какой-то район Киева) переселились в город. Там особенно сильные бои. Что тебе говорить? Настроение очень плохое. Кушать нечего. На базаре 5 руб. картошка, а фрукты такие дорогие, что и говорить нечего. На всех улицах настроены баррикады, так что Крещатик окружен кольцом. Как раз около наших ворот стоит (дальше замазано цензурой). На ночь на нее ставят (дальше замазано цензурой). Всех мальчиков в возрасте от (замазано цензурой, но просматриваются цифры «16-17») послали на (дальше замазано цензурой). У нас уехали все. Остались я, Нина и Женя. На второй день, когда ты уехала, пришел (я как раз дежурила на парадном) ко мне Фимка и сказал, что ты уехала. Я окончила дежурство и пошла его проводить. По дороге он мне сказал, что ему тоже прибыла повестка в военкомат на завтра, и он очень волнуется. В 5 ч. я к нему пришла, и мы пошли в библиотеку, я сдала твою книгу. Потом мы простились, и больше я его не видела. Через дней 20 после его отъезда я получила от него телеграмму – он спрашивает, где ты, и сообщил свой адрес. Я ему ответила телеграммой, что не знаю, а в письме написала все киевские новости. Но ответ на письмо я не получила. Не знаю, почему. Да, я забыла тебе написать, что он живет в Харькове. Больше о нем я ничего не знаю. Я беру книги в библиотеке, но ты же понимаешь, как можно читать в такой обстановке. Хожу целый день, как сумасшедшая. Делать нечего. Хоть на стены лезь. Заходила в школу. Лидия была в школе, но я с ней не говорила, как-то неудобно. Больше никого из учителей я не видела. Из ребят остались я, Зоя, Алла, Клембе, Рахиль, Козя и Римма. Она несколько дней тому назад приехала из Мотовиловки. Приехала в одном платье. Там тогда были сильные бои. Сейчас Мотовиловка, наверное, занята. В Москву она не поехала. Имела возможность уехать из Киева, но перед самым отъездом они раздумали. Алла, наверное, уедет. Но сейчас очень опасно уезжать (дальше густо зачеркнуто). Я хожу к Римме. Римма ходит ко мне, но все это очень скучно. Целый день галдит радио у нас на доме, и эта музыка так раздражает – прямо ужас. Сплю, как муха. Какой-нибудь выстрел – сейчас же выходим во двор. Часто над нашим двором происходят воздушные бои. Я сама видела, как сбили два самолета. Но что с того. Легче от этого не становится, тем более что кушать нечего. Я закончу это тяжелое письмо, потому что я знаю – ты расстроишься. Я много чего могла бы еще написать, но не хочу тебя расстраивать. Тебе сейчас хорошо. И ты должна быть счастлива и больше ничего не желать. Так больно видеть, когда кто-нибудь уезжает, будто бы тебя режут. И всегда думаю: они уехали, они останутся живы, а мы остались на верную гибель. Это все еще цветочки, а ягодки впереди.
Пока, прощай, моя милая Азочка, может быть, больше нам не придется увидеться. Помни, что у тебя была подруга, которая тебя очень и очень любила. Я очень расстроена и потому так плохо написала. Постарайся сохранить это письмо, ведь больше ничего у тебя нет от меня, кроме карточки. Тебя до самой смерти любящая – Соня Маловицкая».
...Я смотрю на школьников, весело возвращающихся из школы домой. Среди них – русские, армяне, корейцы, евреи, узбеки, татары и дети других национальностей. У них разные религиозные вероисповедания, у них разный цвет кожи, разный разрез глаз, разный родной язык – язык родителей. Но всех их объединяет одно: они все – это будущее нашей страны. И пусть их дружбе никогда не помешает различие по национальному или какому другому признаку. И пусть они знают, что было такое страшное время, когда людей уничтожали просто за то, что у них другая национальность.
Я выполнила просьбу Азы Андреевны Даниловой – рассказала о Соне Маловицкой, которая погибла в войну только за то, что была неугодной фашистскому режиму национальности.
Может быть, кто-то из тех, кто прочитает мой рассказ о Соне Маловицкой, предложит назвать ее именем школу. А история ее жизни и смерти станет символом, объединяющим людей самых разных национальностей.
Галина Дениско, председатель Мытищинского общества жертв политических репрессий
