Из воспоминаний о военном времени

На рассвете 22 июня 1941 года германские войска и их союзники без объявления войны атаковали СССР. Началась Великая Отечественная война, в которой погибло около 27 миллионов советских граждан. Это одна из самых печальных дат в нашей истории.
В День памяти и скорби в городах и селах России, Украины, Белоруссии, Казахстана, Молдавии и в других странах будут молитвенно вспоминать
десятки миллионов павших. Житель Мытищ Павел Власов накануне Дня памяти и скорби поделился с нами историей своих родителей, которых Великая Отечественная война застала близ Мытищ. Воспоминания отца о тех тревожных и горьких временах ему удалось сохранить до наших дней.
Мои родители, Ольга и Валерий Власовы, работники крупнейшей в СССР технической библиотеки, не были коренными москвичами. Жилплощади у них не имелось, а купить квартиру (неофициально, конечно) возможности не было, так как цена за 1 квадратный метр в 1940 г. составляла 1000 рублей (месячный оклад отца – 500 руб.). Им удалось снять комнату за 250 руб. в месяц в пос. Черкизово, расположенном близ станции Тарасовская по Ярославской железной дороге. Дом был новым, располагался на ул. Черкизовский парк недалеко от дач знаменитых бегунов братьев Знаменских и писателя Новикова-Прибоя. Они прожили в этой комнате зиму 1940–1941 гг., затем продолжили договор на летний период 1941 г. Однако все лето прожить там не удалось – началась война. Вот как отец вспоминал об этом времени: «Между тем война приближалась все более и более. Неверно, что она застала нас врасплох: ее предвидели и ждали, если ошиблись, то разве только в каких-то днях. Еще в мае мы в Тарасовке наблюдали проходившие мимо нас эшелоны с войсками и вооружением, которые перебрасывались с востока на запад… День 22 июня, воскресенье, начался как обычно. Утром – последние известия, в которых ничего тревожного, потом – зарядка. Только несколько раз передавали: «В 12 часов будет передано важное правительственное сообщение». И вот в 12 часов выступил по радио Молотов и сказал, что вой­на уже началась. Потом, в июле, по радио выступил Сталин, он, видимо, нервничал, было слышно, как пил воду. Он тогда бросил лозунг: «Наше дело правое, мы победим!»
Как только прозвучало важное сообщение, люди бросились в продмаги раскупать продукты, делать запасы. Моментально там образовались очереди. Еще выстроились очереди в сберкассы – брать свои вклады. Но прошло несколько дней, и очереди в сберкассы пропали. Полностью вклады перестали выдавать, только по 300 руб. в месяц, такое вышло постановление. Через несколько дней ввели карточки на хлеб и продукты, так что и это дело упорядочивалось…»
В июле начались бомбежки Москвы. Вот как описывает отец налеты вражеской авиации: «От Тарасовки самолеты были далеко, что-то около 10 км, в районе Мытищ. Но было хорошо видно, как по небу бродили зенитные прожекторы в поисках немецких самолетов, нащупав один из них, они шли за ним всюду, куда тот летел; бухали зенитки, зенитные пулеметы прочерчивали по небу трассирующими пулями красные пунктирные линии. Было введено затемнение (светомаскировка), ночные дежурства на крышах для борьбы с зажигалками. Дежурные снабжались особыми длинными щипцами для сбрасывания таких бомб, были и ящики с песком. Но обнаруживать и сбрасывать «зажигалки» приходилось лишь кое-где, немцы бомбили не все районы Москвы. Например, почему-то особенно досталось району около зоопарка.
Каждый раз при налете вражеской авиации население должно было прятаться в бомбоубежищах, которые были всюду в подвалах многоэтажных домов. Особенно надежными они, конечно, не были: при прямом попадании фугасной бомбы такие убежища сделались бы коллективной могилой. Так это иногда и бывало…
Воздушная тревога объявлялась особенно часто по вечерам, и она заставала служащих, возвращающихся с работы. Помню один такой случай. Мы с женой Олей пошли к ее сестре Лизе в Арсентьевский переулок. Там нас застала воздушная тревога. Просидев до ее конца, отправились домой, т.е. на Ярославский вокзал. Дорогой была еще одна тревога, когда мы уже ехали в метро. Нас высадили на станции «Красные ворота», и там мы пробыли всю ночь, до раннего утра. По большому помещению станции расхаживало множество людей, застигнутых тревогой. Можно было спускаться и на пути, были специально для этого лестницы…Чем-то это напоминало «чистилище» Данте, где тоже по подземельям сновали души умерших… Около 5 часов утра нас выпустили… Еще один случай. Кажется, это был выходной день. Как только я попал на Ярославский вокзал, объявили воздушную тревогу. Но на вокзал пускали всех, и поезда все время отправлялись по расписанию и сверх того, видимо, чтобы разгрузить станцию. Помню, как проводница, успокаивая какого-то пассажира, говорила: «И я, может быть, последний час живу!» Но Ярославский вокзал не бомбили, удар в тот час был направлен на станцию «Сортировочная» по Казанской дороге. В поездах было свободно, они останавливались на всех платформах, но везде было очень тихо, видно, все жители попрятались…
Как только началась война, была введена цензура на письма и телеграммы. Корреспонденция стала подолгу ждать очереди на цензурную проверку, и вся связь застопорилась».
Научную библиотеку, в которой работали мои родители, закрыли, книжные фонды стали готовить к эвакуации. Поступило распоряжение отправить книжный фонд в Саратовский филиал библиотеки, а отца и маму, которая получила декретный отпуск, направить туда в командировку. Вместе с ними поехала и племянница Эра, девочка 13 лет. «Нужно сказать, что поездом выехать из Москвы было крайне трудно, и поэтому придумали выезжать водным путем… Так или иначе, наступил день отъезда. Кое-какие вещи, упакованные в узлы, и чемоданы мы взяли с собой, но много пришлось оставить в Тарасовке, в том числе всю мебель и книги (сочинения Ленина).
Саратовский филиал Московской государственной научной библиотеки помещался в здании бывшей (закрытой) старообрядческой церкви (ул. Кузнечная, д. 43). После рождения сына директор отвела нам отдельную комнату в церкви. Не знаю, что тут было раньше, только комната была узкая, маленькая, с небольшим окном вверху стены. Жили мы там вчетвером: я, жена Оля, племянница Эра и наш сын, которого мы назвали Павликом. В этой комнате мы и перезимовали первую военную зиму.
В октябре 1941 г. были тяжелые дни, точнее 2 недели. Враг близко подошел к Москве, столица эвакуировалась в Куйбышев. Оборвалась связь, перестали поступать газеты… Потом положение нормализовалось. Вначале город жил жизнью далекого тыла. Но фронт быстро приближался. В 1942 г. начались налеты авиации, были введены светомаскировка и затемнение… Зимой городское население было мобилизовано рыть окопы на подступах к Саратову. Целый день они долбили мерзлую землю, ночью отсыпались в теплых избах. К счастью, эти окопы так и не понадобились, врага не пустили.
Продовольственное положение города ухудшалось. Все было по карточкам, хлеб выделялся регулярно, хотя иногда за ним приходилось часами простаивать в очередях. Продукты были по карточкам, они «объявлялись», но получить что-либо по ним было очень трудно. Например, масло: успел получить – хорошо, не успел – карточка пропала. В одном магазине выдавали сливочное масло по детским карточкам. Люди в очереди ночевали. Я не смог в такой очереди простоять, и масло пропало. Потом пошло в ход масло какао. По ценам мирного времени оно было очень дорогим (100 руб. кило) и применялось только в медицинских целях. Но вот и оно пропало. И касторовое масло тоже пошло в ход: на нем можно было жарить картошку. Но были избыточные продукты, которые не могли вывозить из Саратовской области. Таким был порошок горчицы. Им были завалены все продмаги, горчицу использовали как заменитель мыла… И еще лакричный корень, лекарственное средство («капли датского короля»). Нашли и для него сбыт: стали подмешивать в хлеб. Хлеб получался красный, сладковатый на вкус и был похож на пироги без начинки. Его давали главным образом по детским карточкам. Одно время давали «чибрики» – пончики, сдобренные на подсолнечном масле, за 50 граммов хлеба по одному пончику…
Соевые бобы тоже оказались продуктами, не находящими сбыта. Их пустили в столовые и отпускали без карточек (положено же быть столовым в городе!) Там из них делали что-то вроде каши, но они совершенно не разваривались: жесткие и горьковатые на вкус. Все-таки и тем были рады: часами стояли в столовых очереди…
Зима была трудная: холодно, и плохо с топливом.
Но хотя фронт к Саратову приближался, он все же долго оставался тыловым городом. В Саратов эвакуировалось правительство Украины, стала выходить газета «Правда Украины»… В город на некоторое время был эвакуирован МХАТ. Помню, мы с Олей ходили на спектакль «Школа злословия».
Через год родители вернулись в Москву.
Павел Власов